My pain and all the trouble caused,
No matter how long
I believe that there's hope
Buried beneath it all and
Hiding beneath it all, and
Growing beneath it all.

Снег, покрытый тонкой коркой льда, скрипел под ногами. Хрупкие снежинки путались в темных волосах. Лемор, дитя южного солнца, то и дело вздрагивала от злого ветра, что так и норовил пробраться под тяжелый черный плащ, отданный ей командующим. Этот мальчик был очень добр к ней, и сердце его было горячо, хоть и пряталось под снежной фамилией. Жаль, что им довелось повстречаться лишь раз, да и то мельком. Септа более пеклась о здоровье и благополучие своего дражайшего принца, нежели о делах стратегии и политики. Север был слишком суров для ее нежной кожи, голос осип, а сухой кашель стал извечным спутником. Но гораздо хуже было то, что Север питал воспоминания, воспоминания болезненные, нежелательные, так долго подавляемые. Холодные серые глаза тихого волка, холодные руки, что могли быть так нежны, холодные отблески стали на Рассвете, что он протянул ей, скорбно сообщая о гибели брата, о гибели целого мира, рухнувшего в одночасье. Годы прошли, но боль предательства по-прежнему жила в сердце, острой иглой впиваясь в него, раздирая на части, бередя давние раны. Рана означает потерю. Дыру в сердце, которая остается, когда ты лишаешься чего-то дорогого. Оставить эту дыру пустой и отдаться гневу, возмущению, отчаянию — или же снова потянуться вперед. Это выбор каждого. Лемор избрала путь надежды. Все дурное в жизни когда-то проходит, после самой долгой и мучительной ночи наступает утро. Выхода нет. Ты будешь трудиться, выполняя свой долг, но в душе твоей будет жить надежда. И ты победишь, потому что солнце всходит только для тех, кто умеет надеяться. Ты не вправе отчаиваться.
Тонкая фигурка женщины опустилась на снег. Молочно-бледные ветви чардрева над ее головой, словно молили небеса о чем-то в немом отчаянном порыве. Сейчас на них не было кроваво-красных листьев, которые так пугали и завораживали Эшару некогда, но она помнила их цвет, помнила их запах и шелковую, живую поверхность, что ласкала кожу. Этот молчаливый страж древних богов сурового края вечного холода без труда читал в сердцах потерянных душ. Семеро милостивы, близки людской природе. Даже Неведомый. Но Боги Севера неподвластны пониманию, они парят выше, дальше, в них воплотились самые потаенные страхи и самые отчаянные надежды. Лишь северянин мог без страха пустить их в сердце, ведь лишь сердце, закаленное холодом, могло выдержать мрак, скрывающийся за религией Детей Леса. Эшара никогда не понимала северян, не понимала их веры, их порывов и образа мышления. Эддард прижимал ее к сердцу, но так и не впустил в него, оставаясь таким же далеким и отстраненным, как в первое мгновение первой их встречи. Его сердце было святилищем, ключ от которого он хранил в самом мрачном уголке своей непостижимой души. Порой Лемор мучил вопрос: получила ли этот ключ Кэйтилин Талли? Покинув мир живых вслед за Недом, она все так же оставалась шипом, что не желал исчезать с молитвами, как бы горячо не просила Лемор Старицу даровать ей, наконец, покой и смирение. Предательство Эддарда не сумело убить любовь к нему, так же, как смерть Кэйтилин, не сгладила квинтэссенции зависти и ревности, что возрождались из пепла, стоило Эшаре увидеть цвет охры в осенних красках или солнечные блики на рыжих волосах. Кэт не была повинна в том, что произошло с Дейн, но она была той женщиной, что таяла в руках Неда под покрывалом супружеского долга, держала его за руку, воспитывала его сыновей, а оттого навеки осталась приторной горечью на губах иной, что так жаждала обрести все это. Кэйтилин было суждено познать боль потери и это отчасти примирило ее с Эшарой. Старки мертвы. Нед мертв. Винтерфелл сожжен. И, быть может, безымянного сына Лемор постигла та же участь.
– Нет, нет, нет, нет! – Потрескавшиеся губы яростно выплевывают протест воле богов, воле судьбы.– Мой мальчик жив! Старица присматривает за ним, воин хранит его сон, а боги льда, боги Эддарда, потерянные, забытые боги оберегают потерянного, забытого сына последнего из Хранителей Севера. Ведь так, молчаливые духи?
Ветер прошелестел над головой, будто шепот. Лемор устало улыбнулась, и, поплотнее закутавшись в плащ Ночного Дозора, поднялась с промерзшей земли. Каждая снежинка была подобна посланию с небес. Она посмотрела на серую линию горизонта, где беспорядочно метались снежные хлопья, не подвластные ни силе земного притяжения, ни собственной воле. Все, чего они хотели, – это где-нибудь приземлиться и затихнуть, а потом растаять и исчезнуть с лица земли. В этом, пожалуй, и было утешение.
Эшара бросила последний взгляд на громадину чардрева, намереваясь вернуться в Черный замок до заката. Ее сердце не нашло здесь покоя, но боги Севера услышали ее молитву, в этом она была уверена. Снег вновь хрустнул, когда она обернулась и тут же морозную тишину разрезал крик, пронзительный, полный животного ужаса. Стеклянные голубые глаза, глядевшие на септу, были глазами самой смерти.

Отредактировано Lemore (2014-05-24 23:25:29)

Угасающий день и жаркая схватка на фоне последних лучей солнца, да неверных отблесков затухающего смоляного факела, что небрежно свалился в сугроб. Кому-то такая картина показалась бы романтичной, точь-в-точь вышла из рыцарского романа. Но лишь тот, кто грезит в безопасности родного очага, в тепле и безмятежной дали от дыхания смерти, может находить нечто притягательное и прекрасное в страхе, что выворачивает тебя наизнанку. Смерть - это вовсе не черные розы и опадающие лепестки, не тихая скорбная песнь и надежды на "лучшую" жизнь по ту сторону, в первую очередь, это пустота. Если ты подходишь слишком близко, она притягивает тебя. В тот миг, которого хватило бы на сто жизней, Лемор вдруг поняла, что, несмотря на свою веру и безысходность, что порой овладевала ею, она не была готова умереть. Тем более, она не готова была умереть вот так. Лежа на снегу, утопая в нем, Эшара казалась мертвенно-спокойной, если бы не глаза. Хищница, угодившая в капкан, из которого не выбраться. Дьявольские огоньки не то ужаса, не то злости горели на самом донышке темно-лиловых валлирийских очей. Она столько всего пережила, преодолела столько дорог, переплыла столько рек и даже морей, и вот, наконец, достигнув долгожданного Вестероса, вовсе не намерена была отдавать богам свою грешную душу. Нынче Лемор вовсю корила себя за те мгновения слабости, когда взывала к небесам о смерти, утверждая, что видно не за что ей более бороться, не на что надеяться. О, душа Эшары Дейн еще жила в стареющем теле септы! Под темным плащом скрывались девственно-белые одеяния, а под ними - тело, что еще помнило сладость мужского касания, сакральные муки деторождения. Потеряв Эддарда, она на краткий миг обрела сына, а ныне, потеряв хваленую горделивую отвагу и стойкое смирение, обрела, присущую всем зверям, способность огрызаться пред ликом смерти.

Невесть откуда взявшийся брат Ночного Дозора отчаянно сражался с Иным. Огромный волк помогал ему, впиваясь в ледяную плоть врага, а Лемор лишь беспомощно глядела на схватку, чей исход должен был определить жить ей аль умереть. Губы септы что-то неслышно бормотали, но отнюдь не слова молитвы. Глядя на мерзкое создание, что жило вопреки всем законам природы, она посылала ему яростное проклятье: "Сдохни, сдохни же, сдохни!" Вся ярость угасающего рода Дейнов воплотилась ныне в безмятежно-кротком лике септы. Но мертвецы не слышат, мертвецы не чувствуют. Кричи, реви...мертвецам не до тебя.
— а за Стеной их могут быть тысячи..
Лемор, словно завороженная, следила за тем, как Иной растворялся на ее глазах.
— В мире происходят вещи, которые заставляют усопших пробуждаться в могилах, - тихо произнесла женщина, не отводя взора от пустоты, что осталась, после мертвеца. Ее голос прозвучал так, словно она говорила во сне, сквозь пуховое одеяло, заглушающее ее слова, превращая в некий потусторонний, жутковатый шепот. Но ее спаситель сделал шаг навстречу, и септа заставила себя пробудиться, возвращаясь в реальный мир, где солнце клонилось к горизонту, а поблизости слонялся белоснежный волк с кровавыми глазами чудища из Преисподней. Впрочем, волк внушал гораздо меньший ужас, нежели существо, что кануло в никуда.
— Вы в порядке?
Эшара поднялась на негнущихся ногах, что еще позорно дрожали от пережитого. Пред ней стоял герой, которому она была обязана жизнью, и теперь она могла хорошенько его разглядеть. Это оказался тот самый командующий, о котором ее принц отозвался, как о человеке "достойном", тот самый, что подарил ей плащ, поглядев на прохудившуюся меховую накидку, не годную для таких холодов. Тогда, в их первую встречу, она слишком устала от трудного перехода, чтобы запомнить его лицо, потому скорее узнала Джона Сноу по зверю, что бродил за ним призраком, да так и звался. У него было благородное лицо, такие еще зовут одухотворенными. Он был молод, пожалуй, одногодка Эйегона, но печать множества страданий и непростых решений уже оставила на нем свой след. А глаза его....Что-то было не так с его глазами. Произошедшее минутой ранее обострило ее зрение, все органы ее чувств, и Эшара была ныне убеждена, что видела эти глаза раньше, намного раньше, нежели самого командующего. Эти глаза приходили ей во снах, каждый раз, как она склоняла голову, забываясь в объятиях сладкой неги. Эти глаза могли быть мрачными, как хмурое свинцовое небо; могли метать искры, отливая стальным блеском обнаженного меча; могли становиться холодными, как полярные просторы, или теплыми и нежными. И в них мог вспыхивать любовный огонь, обжигающий и властный, который притягивает и покоряет женщин, заставляя их сдаваться восторженно, радостно и самозабвенно. Она знала это, она была уверена в этом, но, как могло это быть правдой? Наваждение, бред, вероятно, простое умопомешательство на фоне адреналина, вскипевшего в крови.
— Вы спасли меня, командующий, и я никогда этого не забуду, - говорит Эшара, хотя все в ней кричит: "Кто ты? Скажи мне, кто ты? Отчего у тебя глаза моего тихого волка? Отчего все во мне сейчас кричит от смутной надежды, глупой, несбыточной надежды?". Нет, все это просто домыслы, просто мечты. Она так долго искала, что теперь готова принимать малейший знак за желаемую истину. Лемор вздыхает и проводит рукой, еще сохранившей былое изящество, по мокрому, что в лихорадке, лбу.
— Вы не ранены? — Отрешившись от болезненных воспоминаний, септа с тревогой окидывает внимательным взглядом дозорного, но тот твердо стоит на ногах, и это ее успокаивает. Ее взгляд на мгновение останавливается на волке, и она с легкой полуулыбкой кивает ему в знак благодарности. Этот зверь уже не вызывает в Эшаре страха, ей почти хочется потрепать его по холке, что, впрочем,  будет лишним. Взгляд возвращается к Сноу, хотя она и старается не глядеть ему в глаза. — Север не слишком подходящее место для беспечных детей юга, простите меня, что нарушила ваш приказ не бродить по окрестностям в одиночестве. Я желала лишь говорить с богами.
Служительница культа Семерых, вероятно, странно смотрелась в самом центре богорощи, ведь, пусть старую септу и обратили в склад, там все же оставили укромный уголок для особо верующих. Безопасный теплый уголок, в отличие от этого места, продуваемого всеми ветрами. Одинокая женщина, пришедшая из-за Узкого моря с легким южным акцентом вовсе не сочеталась с костяным чардревом, казалась чужой здесь.

Красные глаза Призрака глядели без обычной волчьей настороженности. Волк никогда не станет домашней собачонкой, сколько его не дрессируй, он волен сам выбирать свою судьбу. Изволь сначала заслужить доверие, после уж — трепай за холку. Судя по всему, у них с Лемор было гораздо больше общего, нежели у нее с большей частью двуногих.
— Боги для того и создали женщин, чтобы нравиться. А раз уж я нравлюсь волку, значит, видимо, вдвойне исполнила свое предназначение, — с веселым лукавством ответила септа. Ее лицо было безмятежно спокойным, а глаза вновь лучились затаенным лукавством. От пережитого не осталось и следа, лишь смутное воспоминание о гипнотическом свете стеклянных голубых глаз. Кабы Лемор впускала все эмоции и страхи в сердце, оно давно бы разорвалось на части. Хладнокровие стало ее оружием.

К ночи мороз крепчал, а воздух становился все более колючим и острым. Здесь на Севере было, пожалуй, холоднее, чем у Неведомого в сердце. Снежинки плавно опадали на белоснежное покрывало, а ноги утопали в сугробах, понемногу покрывающихся ледяной коркой. Эшара то и дело искоса поглядывала на своего спутника, и ловила его мимолетные взгляды. Длинные ресницы Джона покрылись инеем, как, впрочем и ее собственные. Бледная кожа с ярким морозным румянцем, фиалковые глаза, да эти, сияющие серебром, ресницы делали Лемор похожей на старшую сестру ее воспитанника, Эйегона. Именно сестру, не мать. Утопающая в многослойности одежды, септа сейчас выглядела чертовски юной, хотя в глубине ее глаз и поселилась мудрость, что приходит с годами. Впрочем, та же мудрость жила и в серых очах Джона Сноу. Годы или потери... Кто знает, что из этого лучше помогает понять суть краткого жизненного мига меж колыбелью и могилой?
— Быть может, Семеро окажутся более чуткими, чем Боги Севера — Лемор отвела взор от командующего, поймав себя на желании смахнуть иней, зацепившийся за его ресницы и кончики темных волос, да потеплее запахнуть на нем плащ, больно небрежно наброшенный. Вот ведь безумный порыв!
Септа слегка тряхнула головой, словно бы таким нехитрым образом надеялась избавиться от странного наваждения. Пытаясь как-то объяснить себе невесть откуда возникшую нежность, она даже на миг допустила, что прониклась к мужчине вполне объяснимой симпатией. Он хорош собой, да и она еще не так стара, как порой о себе воображает. Правда, после Эддарда, мужчины перестали интересовать Лемор, как таковые, но, стоит признать, что подвиг вызывает в женщинах вполне закономерные чувства к спасителю.
Еще один взгляд искоса, с любопытством. Ничего. Ни-че-го. Но плащ все же застегнут не так, как следует.
Эшара вздохнула и во второй раз тряхнула головой, решив оставить вопрос открытым. Она ведь и сама, по сути, плохо себя знала. Многие порывы оставались непонятными и непонятыми просто потому, что она давно и накрепко зацепилась за прошлое. Впустив в душу божественное сияние, оно позабыла выпустить боль, вот и наступил полнейший хаос мыслей и чувств. Так иногда хотелось — чтобы холодно, чтобы сердце — до бесчувствия, чтобы душа — гранитом, чтобы взгляд — льдом, снегом, инеем, чтобы дышать прозрачным небом и не знать земных страстей, чтобы не хотеть рук, не искать в оглохшем мире жалкие крохи тепла, чтобы безразличие вместо всех разбитых надежд. И ведь получилось почти, и уже чувствуешь в груди этот холод, и уже ждешь его, готова к нему... но почему-то Эйегон смотрит с тревогой, и сквозь него глядит дитя, что утеряно давно и навеки. А ведь Эшара даже не знает цвета его глаз, имени. Она держала его на руках лишь сотую долю минуты и очи у него, как у большинства младенцев, были мутно-голубые, словно небо, после дождя. Ее жизнь, ее настоящая жизнь, началась, когда в нее вошел мужчина, которого она звала Тихим Волком. Потом он ушел навсегда, но жизнь Эшары отчего-то не закончилась. Она продолжилась. Без него. Но с двумя его частичками — ее сердце и тот малыш, что бился под ним... Это были сладостные месяцы полного обладания и долгие годы беспросветной пустоты, которая, как ни странно, живая, пульсирующая, словно ощущает, что не все еще потеряно и есть еще шанс заполнить бездну.
Лемор уж было собралась поговорить с командующим о тех, ничего не значащих, вещах, что позволяют отвлечься от собственных мыслей, но тут он произнес сакраментальную фразу, враз перевернувшую мир с ног на голову. Споткнувшись о незримую преграду, септа лишь в последний миг вернула себе равновесие, мертвой хваткой вцепившись в рукав дозорного. Ее лицо приняло пугающий сероватый оттенок, а глаза стали огромными, темными, что сама Преисподняя. Надежда может быть самой жестокой вещью в мире.
— Простите...этот снег...я так неуклюжа, — септа с трудом выпрямляет согбенную спину, напряженно, неестественно улыбается и делает шаг вперед, словно бы все в порядке, ничего не произошло, ничего не было сказано. Ее голос звучит глуше, из него вдруг исчезает, словно вытекает вся прежняя беспечная беззаботность. Вот так должен выглядеть тот, кто только что увидел призрака, саму смерть в лице давно утраченной мечты. — Ваш отец верно северянин из вассалов Старка? — Фамилия дается нелегко, она так давно не срывалась с губ. Эшара вновь делает попытку улыбнуться, и чувствует, как тонкая потрескавшаяся кожа лопается и во рту вдруг появляется мерзкий металлический привкус крови. Глаза затухают. Когда реальность смывает последние капли надежды, больше ничего не остается впереди.

Отредактировано Lemore (2014-05-27 21:59:30)

Каждый раз сталкиваясь лицом к лицу со своей мечтой, с чудом, что внезапно вознамерилось с ними произойти, люди вдруг терялись, отворачивались, стремились убежать. Так происходило из года в год, от века к веку, с королями и простыми смертными. Все мы слишком одержимы навязчивым неверием во всемогущую мощь чуда. Мы стойко выдерживаем многочисленные беды, но приходим в ужас от свалившегося на нас счастья. Нелепый закон природы, странная неполадка человеческой души. Это граничит с безумием, но так и есть. Сотни тысяч раз Эшара Дейн изобретала слова, что однажды скажет своему вновь обретенному сыну, сотни тысяч раз проносился пред ее внутренним взором момент истины — долгожданная встреча. И вот она стоит перед ним и не может вымолвить ни слова. Счастье прибило ее к земле, вместо того, чтобы наделить крыльями. В горле застрял комок, а сила отрицания была такова, что даже горы бы, пожалуй, легче было сдвинуть, нежели принудить Лемор поверить, что ее сын действительно сейчас стоит перед ней, держит ее за руку. Так просто, так удивительно просто. Столько искать его сквозь года лишений, среди чужих лиц и чужих надежд, и обрести вот так, одним зимним морозным вечером на самом краю света.
Слезы стекали по лицу Эшары, обращаясь крохотными льдинками. Весь мир в одночасье разлетелся на кусочки, оставив на крошечном островке лишь двух: ее и того, кто долгих семнадцать лет обитал в разбитом сердце. Еще пытаясь отринуть правду, словно не считая себя достойной подобного счастья, она уже знала, что Джон — ее плоть и кровь, дитя, что она поцеловала лишь раз, прежде чем рухнуть в пучину спасительного забвения, даруемого каждой женщине, после мук рождения. Какими были чувства Эшары, когда она вновь увидела его? Пронеслось ли перед ее глазами множество звезд? Ослепла ли она от этого света? Побежали ли по коже мурашки? Забилось ли бешено сердце? О, ей казалось, что она вдруг умерла и начала свою жизнь сызнова, пройдя сквозь все семь Преисподних, вдруг вышла к садам Семерых, почти утратив веру! Она бы хотела смотреть в его глаза до бесконечности, но время, увы, нельзя ни остановить, ни замедлить.
Родственные души разговаривают молча. Чужие, даже произнося слова, молчат. Но напряженная тишина требовала слов, как и обеспокоенный взор мальчика, уже почти мужчины, что глядел на Лемор, будто ощущая всю силу ее боли и священного трепета. Он понял. Еще не зная, не подозревая, не слыша ее бессвязных объяснений /а они, несомненно, таковыми и будут/, он уже все понял. Она была уверена в этом.
— Нед...он назвал тебя в честь Джона Аррена. Он хотел назвать своего первенца именем друга и наставника, но я была не уверена. — На лице Эшары блеснула улыбка, широкая, почти детская, которая враз разгладила все морщины, унесла все тяготы и муки последних лет, внезапно оголив ту самую 15-летнюю девчушку, что некогда верила и строила планы, рисуя в воображении подвенечный наряд, да большую любящую семью. Кто же знал, что иные белоснежные одеяния станут ее спутниками: саван, что надел на нее прежний, знакомый мир и наряд септы, замаливающей грехи юности!
Они смотрели и смотрели друг на друга. Мир со скоростью света вращался вокруг своей оси, остановившись для эти двух, делая на миг их воссоединяющиеся сердца центром Вселенной. Можно было разглядеть, как плавают мысли в их глазах, — словно рыбы, одни светлые, другие темные, одни быстрые, стремительные, другие медленные, неторопливые.
Ей хотелось о стольком ему рассказать, за столькое оправдаться, но слова никак не желали собираться в предложения. Так бы стояла и смотрела на него, изучала бы каждую его черточку с одержимостью умирающего в пустыне, наконец, отыскавшего источник с ключевой водою! Эшара ожидала отчего-то, что он будет точь-в-точь похож на Эддарда, как вещали ей беспокойные сны, но от Старка в нем были лишь глаза, да пронзительный, проникающий в душу взор. Джон вдруг явственно напомнил ей полу-забытую тень старшего брата, Эртура и ей показалось странным, что она не заметила столь явного сходства сразу. Все говорили, что брат и сестра похожи друг на друга, что близнецы, а значит, видимо, Джон был гораздо больше схож с матерью, нежели с отцом. И у него были ее волнистые темные волосы. Обстреги Эшара их до плеч, и, она была уверена, они столь же непокорно вились бы, что дикие виноградные лозы. Первоначальные сомнения развеялись прахом. Другой бастрад Эддарда? Еще одна нарушенная клятва? О, нет, Джон был ее сыном. Он настолько же Дейн, насколько и Старк.
— Семнадцать лет я ждала этого дня, — дрожащая рука коснулась щеки Джона. Ей казалось, что она вот-вот умрет или, как минимум, лишится чувств. Но Эшара крепко стояла на ногах, и жемчужные дорожки слез медленно высыхали на ветру, обжигая тонкую кожу. Счастливые долго не плачут, свет их глаз осушает соленую влагу, исторгаемую сердцем.