На Пентос снизошла вечерняя прохлада. Солнце еще сияло у самого горизонта, озаряя небо кровавыми отблесками заката, но воздух уже не обжигал легкие. Лемор стояла на одном из многочисленных изящных балконов дома Иллирио и глядела на тонкую бирюзовую кромку моря, что казалась линией раздела меж небом и землей. Как всегда, вид вечернего города навевал печаль. Вспоминалось что-то забытое, и сразу же забывалось опять, и это что-то больше всего было похоже на тысячу раз данную себе и уже девятьсот девяносто девять раз нарушенную клятву. Женщина улыбалась чему-то ей одной ведомому, и поглаживала мягкие серебристые волосы малыша, что спал, обхватив ее за шею. Волосы мальчика были похожи на шелк, а его мирное дыхание согревало душу. Эйегону уже сравнялось три года, и он был не самой легкой ношей, но хрупкая септа держала ребенка без малейшего видимого усилия, словно он был не тяжелее пушинки. Ему полюбилось засыпать вот так, на руках у Лемор, которую он звал матерью, проливая бальзам на ее израненную душу. Маленький принц позабыл лицо Элии и трепет ее рук, но мать, в конце концов нужна каждому малышу. Лемор дала ему время насладиться обычным детством и обычной нежностью, не омраченной потерями. Она планировала вскоре объяснить малышу, что является лишь наставницей, нянюшкой, если угодно, но каждый день откладывала объяснение на завтра. Сердце разрывалось на части от детского лепета, что навевал сладость и горечь полу-истлевшей надежды.
У Эйегона были фиалковые, валлирийские глаза истинного Таргариена, одного цвета с ее собственными. Порой Эшара даже позволяла себе затеряться в их глубине, позабыв о том, что в мальчике нет и капли ее крови. Ныне для Лемор не существовало ничего ценнее этого сиротки, что подарил смысл и цель ее безрадостному существованию. В последнее время она не могла думать ни о чем ином, помимо его здоровья и благополучия. Когда Эйегон плакал, Лемор казалось, будто кто-то вставил нож ей в самое сердце, да принялся медленно, мучительно проворачивать. Многие женщины почему-то думают, что родить ребенка и стать матерью — одно и то же. С тем же успехом можно было бы сказать, что одно и то же — иметь арфу и знать, как на ней играть, издавая звуки, от которых не хочется в одночасье оглохнуть. Эшара все еще орошала подушку слезами по своему потерянному сыну, она любила его всей душой и знала, что любовь эта не иссякнет до конца ее дней, но Эйегона она также сумела полюбить, безоговорочно, раз и навсегда. Она видела принца в первый день его жизни, видела усталую, счастливую улыбку его матери, испытывая нежность к этому крохотному комочку, но любовь...любовь пришла в тот час, когда осиротевший, одинокий и гонимый /словно она сама/ малыш оказался на ее руках по воле провидения и заговорщиков, сохранивших мальчику жизнь. Лемор поклялась защищать младенца, на словах — как своего истинного правителя, в душе — как единственное дитя. Пожалуй, в тот самый миг к ней пришло понимание нехитрой истины: материнство — это, когда ты не задумываешься, что нужно бы поберечь силы и время, их никогда нет. Но ты сворачиваешь горы! Ты ищешь свое Я и отказываешься от него, а иначе, что ты за мать?! Все кругом стремительно меняется, и ты мечтаешь остановить время. Ведь дети взрослеют и уходят в поисках своего предназначения, укромного уголка жизни, что отведен им богами. Это факт. Душераздирающий факт. Но это так.

Догорал закат и привкус моря на губах становился все явственнее. Понемногу сгущалась тьма, превращая мир в царство загадочных полутеней. Таинственный час борьбы света с мраком, когда весь живой мир переходит из одного состояния в другое.
Септа, наконец, вернулась в комнату, ощутив, что рука, которой она придерживала принца, затекла и стала покалывать в сгибе локтя. Она бережно уложила мальчика в кроватку, и тот немедленно свернулся клубком, словно котенок. Прикрыв колыбель тончайшим невесомым пологом, Лемор поправила свои белые одеяния и пощипала затекшую руку, возвращая ей чувствительность. В ту же минуту в комнату проскользнула девочка-служанка, возвестившая о приходе некоего господина, что должен был "облегчить ее ношу", как сказал Иллирио. Магистр не пожелала объясниться в полной мере, лишь намекнув, что выбора в этом вопросе у Лемор нет. Она бы, конечно, предпочла сама воспитывать дитя, ревниво сторонясь любых помощников, но опасалась, что Эйегона могут попросту отнять, вздумай септа противиться. Неприятная новость настигла Эшару утром, и так и не получив ответов на свои вопросы от вечно спешащего куда-то Мопатиса, она вынуждена была ждать вечера, дабы разрешить сомнения.
— Пусть будет жизнь его подобна свету без тени, счастью без сожаления, огню без пепла, — прошептала напоследок Лемор, бросив прощальный взор на колыбельку принца. Она не любила оставлять его даже под самым надежным присмотром — пред ликами Семерых.

Эшара вошла в зал, где ее дожидался гость, ровной поступью уверенного в себе человека. Она не волновалась, не тревожилась, лишь слегка негодовала на необходимость делить с кем бы то ни было ее маленького принца. Простое белоснежное платье септы, подпоясанное семицветным поясом, колыхалось в такт ее шагов и выгодно оттеняло смуглую кожу, длинные черные волосы и глаза, что, казалось, сливались с темнотой зрачков. Ей лишь недавно сравнялось восемнадцать, но свежесть юности и прежняя горделивая осанка леди Дейн уже соседствовали с некоей непримиримой стойкостью и осторожной недоверчивостью человека, умудренного летами. Лемор намеревалась как следует изучить своего собрата, убедиться, что он, по крайней мере, заслуживает оказанного доверия. Но вот уж никак не ожидала, что незнакомец с первого же мига откроет дверь в ее душу, не произнеся при этом ни слова.
Септа замерла на самом пороге, ошарашенная увиденным, словно наткнувшись на незримую стену. Ее глаза удивленно расширились, а из легких в мгновение вышел весь воздух, растворившись в едва слышном вскрике откровенного изумления.
— Вы! Милорд...— В последний раз они виделись на злосчастном Харренхольском турнире, перевернувшем как жизнь самой Эшары, так и всего Вестероса. Хрупкая 15-летняя девочка, блиставшая на первом своем балу, и храбрый рыцарь, друг наследника престола. Тогда они оба еще умели хохотать от души и смеяться одними глазами. Тогда жизнь была полна света, а будущее казалось бесконечно прекрасным. Тогда они были преступно молоды и беспечны. Ныне же друг на друга глядели два мертвеца.

Отредактировано Lemore (2014-05-28 22:14:24)